| |
БАСНЯ О ТРОННОМ МЕСТЕ
В
каком-то старом и оставшемся дворце,
где с кроной трон в торце торчал, а против - стулья,
со стуком, громом - их огромный стал процент -
на трон восстали стулья, протестуя.
И Красный стул, у многих став ядром,
настукивал умно и не напрасно,
что разницы-де нет: что стул, что с кроной трон,
где ручки развиты и ножки безобразно.
Что трон заплел заклепками заслон, -
той несусветной сверху блёсткой медной, -
взамен, чтоб с бедами им сладить и со злом, -
заслон на слом, навек, и за столом
все вместе вместятся, чтоб ведать всем - Советом.
И стук, и хлоп тот стул раздул взахлёб,
и от натуги, стука и от грома
погромно полетели в цели в лоб
заклёпки хлёсткие по трону, как патроны.
И к трону, дрогнув, тронулся весь строй,
устроив в кровной мести и в возмездье
из трона с кроной - месиво из дров,
а Красный стул - как раз на тронном месте.
Вначале был он просто стул как стул,
но замечали: дружно, понемножку
и что ни час - как бы растут, растут
у стула неотступно ручки-ножки.
И - что ни час - растут они, растут
досадной и налётной блёсткой плёнкой
заклёпки-кнопки, - и за самый плёвый стук
то там, то тут - тук-тук иль шлёп - заклёпка!
И был у них заветный и Совет,
но если стул в Совет лез к Стулу сдуру:
Совет - на месте, есть, а стула - нет,
стул незаметно будто с ветром сдуло.
И тот Совет замедленно уснул,
пред судьбами смиряясь-не смиряясь,
а Место - как смеялось с медных скул -
сменялся Стул, но сути не менялось.
На том посту и стройно, и пестро, -
не меряя подскока в весе строгом, -
Стул в рост тянул - не менее, чем с трон,
поскольку просто рос на Месте Тронном.
Не стоит долго строить басню ту,
без толку и марать о том подробно,
пора - мораль. Мораль: на том посту
все стулья дорастут потом до Трона.
И если где-то есть совет, чтоб внесть,
то проку лезть с советом незаметно. -
Где трона нет, а Место Трона есть,
заведомо нет места и Советам!
НОВЫЙ СВЕТ
Это
лето слепит и шумит,
и тропа высока и узка,
и, пропав вдруг, вокруг изумит
изумрудною сказкой у скал.
Это гномы искали давно
и из дали напали на след,
и из скал то раздалось окно,
и назвалось оно - Новый свет.
И на взор, и на зов, и на сон
в унисон в раззолоченном дне
море моется маревом солнц,
моя зарево-солнце на дне.
Но лишь вечер - свежи и легки -
скинет шали с сиреневых плеч,
по полям запалят светлячки
тайнички зеленеющих свеч.
И на лоне беззимних полей
ловит - в лапах из синих лампад -
шлейф шалфей фиолетовых фей
на фиалковый запах лаванд.
И, сплетаясь в венок, с пряных скал
стаи эльфов эфир окрылят,
и цветно, и пьяно грянет бал
бриллиантовой пляской гирлянд.
А с рассветом - слепит и шумит,
и тропа высока и узка,
и, пропав вдруг, вокруг изумит
изумрудною сказкой у скал.
Но иного к ним нет и пути,
по иному на свете и нет, -
строгим гномом по тропам пройти
и дойти, и найти Новый свет!
(Судак - Новый свет, 1993 г.)
О ЖЕНЩИНЕ
Белле Ахмадулиной
Увенчана талантами галантными,
как Вечность в век увенчивать
могла,
жила – О, Женщина! – в туманной
мгле Галактики,
гуманной тем, что Женщина жила.
Она спала за далями атласными,
хрустально так лежащими в лугах,
с палатами, с тишайшими
Атлантами,
держащими палаты на руках.
И тёмным тоном чуть по крылышкам
наколот,
жил в Городе, по крышам –
золотом,
один под колоколом
Чудо-Голос-Голубь,
что с полога сходил наполнить
дом.
И отовсюду к тем палат причудам,
глотая с голодания слюну,
шёл люд, ночующий, голодный люд
по Чувству,
на Чудо то хоть чуточку
взглянуть.
И Чудо Город жаловало чудно,
спеша на перепонки по лучу,
и Голос-Голубь спархивал вдруг
чутко
на горло, переполненное чувств.
И в горло он входил из выси
вколото,
и к люду отрывая клок из мук,
он тонким клювом томный тон
выковывал,
и вторил колокол раскованно ему.
И ударяя в тон по наковальне,
он удалял туда, где голубей,
как выговариванье стон, как
воркованье
под колоколом сонных голубей.
Он звал, тот стон, в разлад с
собой расслабиться,
поплыть, как в обморок
открывшийся, в застой,
как облаком, распластанным,
расплавиться,
расплакаться по крыше золотой.
И чудилось, что с голосом
нежнейшим,
как весточка, с утра и до утра,
тот Город будит Женщина из
Женщин,
всем предлагая веточки Добра!
И были так безгласны, как от
ласки,
у самых глаз – в заплаванных
кругах
тишайшие, держащие Атланты
дрожащие палаты на руках.
ОМОНИМЫ*
По-моему – не помним мы «омонимы»,
и, мол, немы они, омонимы, мы
мним,
но – подними! – аммонием омоет
помои тьмы – и в молнии их нимб.
Омонимы: омографы, паронимы…
Запомнить бы запутанный их фонд!
–
Забудем ведь, что с той же
формой, вроде бы,
к ним входят с омоформой омофон.
Исконные омонимы напомним, -
здесь испокон везде без тени
звон:
ВОН – кони, вон их гонит ВОН –
омоним,
и омофон им степью стелет ФОН.
И ворохом над взорами их
взорваны, -
с иной графы, в агонии равны, -
омографами форм: «ворОны –
вОроны»,
но – омоформа: кони «воронЫ».
И в громе их погони и в прогоне,
чтоб коням в вихре в корне
побороть,
пророним мы и ПОРОДИМ пароним,
чтоб ПО РОДИМЫМ, им, паронимом
пороть.
Омонимы: омографы, паронимы…
Так спаренные кони с паром нас,
порою, как по гравию по ровному,
в испарине проносят на Парнас!
-------------------
* Н. Былинский, Д.
Розенталь «Стилистика»
(уч. пособие для
факультетов журналистики,
изд. 1959 г.)
Подражание А.С.
Пушкину
"Любви,
надежды", - тех же, - "славы",
как прежде, "тешит нас обман",
ледник же держит в лапах слабых
людьми низверженный обвал.
Но наст горы уж жжет желаньем, -
подледный пласт под рокот, вой,
под терпкий ливень душевой
очистить бредит отживанье
коры громады гробовой,
и ждет столетьем гул повальный,
минут тех волн нести прибой,
как ждет любовно молот бой,
где мину вертят в наковальне.
Пока по сводам грунт горы
терзать лёг лёд обрыдло-лживый,
мой друг, твори, свети, гори,
пока вдруг не слетит с обрыва!
Товарищ, верь! - на нас Она,
"Звезда Пленительного Счастья",
глядит всечасно и видна, -
на части полетит до дна
копна бездарности и власти,
век свергнет в час свой чары сна, -
и на лучах, прекрасно частых,
причастных Свету Имена!
1975 г.
Назад |
|